30 МАР. 2023
«Я осталась жива и решила — об этом надо рассказать». О чем говорят лауреатки премии Анны Политковской
30 МАР. 2023
Фрагменты беседы акушерки из Мариуполя Татьяны Соколовой и правозащитницы Светланы Ганнушкиной.
Оглавление
- Соколова про 24 февраля
- Ганнушкина про 24 февраля
- Соколова о работе в условиях войны
- Ганнушкина о чужом горе
- Соколова о своих записках
- Ганнушкина о рассказах беженцев из Украины
- Ганнушкина о коллективной ответственности
- Соколова об отношении к россиянам
- Ганнушкина о Чечне после войн и примирении между народами
- Соколова об отношениях между народами
В середине марта в Лондоне вручили премию имени Анны Политковской. С 2007 года ее присуждают женщинам, которые занимаются правозащитой и благотворительностью в зонах войн и конфликтов. В 2022 году лауреатами стали акушерка из Мариуполя Татьяна Соколова и Светлана Ганнушкина — член Совета Центра Мемориал. В эфире подкаста на «Радио Свобода» они обсудили работу в условиях войны, отношения между народами и многое другое. Далее приводим фрагменты из их беседы.
Соколова про 24 февраля
Это известие меня застало на работе. Утром начался обстрел Мариуполя. Он был не так интенсивен, как потом в марте, но снаряды упали рядом с роддомом. Они вызвали большую панику, посыпались стекла, женщины стали кричать, плакать, собираться домой. И мы тогда поняли, что в нашу жизнь пришла война. Мы еще не знали, насколько это будет страшно и ужасно, но то, что это война — нам было понятно.
Ганнушкина про 24 февраля
Когда мы с утра узнали, что это произошло — было, конечно, шоковое состояние. Я позвонила одному из своих друзей в Украину. На вопрос «что происходит?» я услышала ответ: «Рядом с моим домом рвутся ваши снаряды». Это было очень тяжело и больно. Невозможно было это принять абсолютно. Каждое утро первое время я просыпалась с мыслью, что, наверное, это все-таки страшный сон.
Соколова о работе в условиях войны
В очень короткое время обстрелы участились, они были беспрестанны — и днем, и ночью. Все меньше оставалось целых домов. На улицах появились трупы людей и с каждым днем их становилось все больше и больше. 2 марта мы нашли возможность уехать на работу в родильный дом. Больше я оттуда уже не смогла уйти. Вышли мы из подвала только после того, как приехали российские войска и приказали всем жителям нашего подвала погрузиться в автобусы. Женщины с детками, роженицы — самому маленькому ребенку там было 24 часа. Автобусы двинулись в сторону Безымено, там были лагеря, в которых проходила проверка всех жителей Мариуполя.
Роддом в Мариуполе, фото: AP
Ганнушкина о чужом горе
Иммунитета не появилось. Иногда вдруг я ловлю себя на том, что я хочу, чтобы человек, который рассказывает мне что-то — ушел. Что мне тяжело слушать. Я не церковный человек, но если я о чем-то молюсь, то о том, чтобы мое сердце не охладело. Чтобы это [чужое горе] никогда не было для меня обыденным. Потому что иначе заниматься этим [помощью] невозможно. Мы должны сочувствовать. Часто для людей, которые к нам приходят, это даже больше значит, чем те продукты, которые мы даем, денежная помощь, одежда, юридическая поддержка. Это сочувствие, которое они находят в нас, с одной стороны дает нам силы жить, а с другой — как я вижу, совершенно необходимо им. Иногда ты встречаешь на улице людей, которых давно забыл, но они бросаются к тебе как к близкому человеку.
Что касается выгорания — мне выгорать некогда. Я уже в таком возрасте, что я уже в стадии догорания. И хотелось бы догореть, оставшись человеком.
Соколова о своих записках
Иногда мозг отказывается воспринимать эту реальность. Поэтому что этого просто не может быть — что было в Мариуполе. Ну не могут люди так безжалостно расстреливать людей: детей, женщин. Когда на роддом полетели бомбы — на нем был огромный белый флаг с красным крестом, который трепетал и молил о милосердии. Но милосердия не было. <…> Я была в эпицентре этих событий, видела столько горя, столько смертей, я видела мужество этих женщин, которые приходили к нам в подвал, чтобы родить своих малышей.
Каждый день мы не знали — останемся живы или нет. Я осталась жива и решила — об этом надо рассказать. Это же такое чудо: вокруг бушевала смерть, Мариуполь пылал, а там внутри рождалась жизнь.
Ганнушкина о рассказах беженцев из Украины
Для многих очень важно то, что они могут рассказать об увиденном и об испытанном. Каждая история беженцев — драматическая, если не трагическая. Люди, с одной стороны, в ужасном горе и кошмаре, а с другой — они проявляют удивительное мужество. А есть ситуации, когда понятно: человек не может примириться с тем, что произошло. Не может это пережить. У нас была женщина: в ее присутствии погибли ее дети, мать, муж. Одна организация предложила сделать сбор в ее пользу — она сказала, что ей это не нужно. Она не может взять никакие деньги, чтобы устроить свою жизнь. Это можно понять.
Ганнушкина о коллективной ответственности
У меня чувство собственной ответственности есть, и я думаю, что тут нельзя призывать кого-то другого чувствовать так же. Я так чувствую и имею на это право, но у меня нет права тому, кто не совершил ничего для того, чтобы произошла эта война, сказать: «И ты виноват, потому что ты российский гражданин».
Впрочем, если бы это чувство охватило большее число людей, может быть, оно бы дало некоторые конструктивные результаты. «Покайтесь!», — может говорить священник, а обычный человек только «покаемся!», — только вместе.
Соколова об отношении к россиянам
Как я могу не любить Светлану Алексеевну? Ведь она же в свои 81 год пошла, взяла плакат, и, рискуя своей свободой, встала и сказала: «Нет войне в Украине». И есть такие люди, я очень их уважаю. Но мне очень больно и очень обидно, что там же в России есть много женщин, которые имеют своих детей — и как можно быть такими равнодушным к этим своим «сестрам»? Как можно отдавать своих сыновей, отправлять на войну? Мне непонятно — к этим людям я отношусь отрицательно. Не должны их отправлять на фронт убивать только потому, что безумный диктатор управляет Россией.
Ганнушкина о Чечне после войн и примирении между народами
По просьбе своих чеченских друзей и коллег я перестала называть окружение Рамзана Кадырова и его самого чеченцами. Мы говорим «кадыровцы» — это люди, которые не просто примирились с тем, что было: они построили на этом свою карьеру. И сейчас достаточно активно участвуют в той войне, которую ведет Россия. Но это совершенно не значит, что все, что было — забыто. И что это не будет когда-то подвергнуто серьезному анализу. Надеюсь, что из этого будут делаться конструктивные выводы.
Сколько времени уйдет на примирение [между украинцами и россиянами] — на этот вопрос я ответить не могу. Мирить нас с Татьяной не надо — мы и так стали друзьями на долгие годы.
Ганнушкина и Соколова на вручении премии
Соколова об отношениях между народами
Очень свежая эта рана — очень много смертей и боли. Я долго думаю об этом. Вот эта женщина, которая потеряла неродившегося малыша, первенца своего — как она будет относить к русским? Когда она их простит? Я знаю женщину, которая в подвале находилась со своим сыном, невесткой и месячным ребенком. Потом во дворе погибли ее муж и сын, готовя на костре. Сможет ли она простить эту войну? Мне трудно, я не знаю, как ответить на этот вопрос.
Иногда мне снится мальчик, которого я держала за ручку и говорила: «Малыш, ты молодец, принял этот осколок на себя и спас маму».
Послушать подкаст можно здесь.
Поделиться в социальных сетях
