«Самое страшное — ты не знаешь, выйдешь ли на свободу»

В январе 2023 года Екатерина Яньшина, сотрудничающая с ЦЗПЧ «Мемориал», прилетела из России в Минск в качестве независимой наблюдательницы на судебное заседание по делу правозащитного центра «Вясна». Сразу после заседания её задержали, обвинили в мелком хулиганстве и посадили в изолятор в Окрестина на 15 суток. В Беларуси это место известно пытками и камерами для «политических» заключённых.

Правозащитница рассказала ЦЗПЧ о судьбах белорусов, попадающих в Окрестина, конвейере «политических» дел и нечеловеческих условиях содержания.

Так уж вышло, что моя двухдневная поездка в Минск пошла слегка не по плану и немного затянулась по времени. Когда я вышла из изолятора и увидела, сколько внимания было к этой истории, стало даже неудобно — ведь в итоге со мной не случилось ничего страшного. Но, возможно, благодаря огласке ничего и не случилось. Поэтому огромное спасибо всем за поддержку, особенно Мемориалу и безбашенной Кате Горбуновой из «Адвокатской Улицы», которая поехала в Беларусь и взбаламутила там всех, рискуя повторить мой маршрут.

Теперь два маленьких комментария:

1) Фото и видеосъемку во время заседания по «делу Вясны» я не вела. Таким образом свидетель-милиционер пытался оправдать, почему же меня увели сразу после заседания. В суде есть видеокамеры, которые могли бы опровергнуть это вранье. Поэтому протокол составили не за вымышленную съемку, а за «мелкое хулиганство» в РУВД Московского района. В котором по удивительному совпадению не оказалось видеокамер именно на том этаже, где я якобы материла товарищей милиционеров и вела себя вызывающе.

2) Милиция не оставляла мои вещи у себя. Мне не вернули два телефона — по словам тех, кто меня депортировал, они на «экспертизе». Видимо, потому, что я не дала пароли. А все остальное, что было со мной во время задержания, сотрудники Окрестина отдали. При этом педантично вычли из наличных денег 240 беларуских рублей, на которую меня любезно кормили все это время — в Беларуси ты должен оплатить питание после освобождения. Чем не пансионат! Где остальные вещи, с которыми я приехала, я не знала. Поэтому пришлось уезжать без них.

Но рассказать я хочу не про себя. То, что со мной произошло — один из самых лайтовых сценариев из возможных. Я цела, почти здорова, без уголовного дела и на свободе. Чего не скажешь о других. В день, когда я пишу этот текст, я узнала, что мою сокамерницу, 63-летнюю пенсионерку, готовятся отправить в СИЗО — в ее отношении возбудили уголовное дело из-за одной-единственной фотографии с протестов. Так работает конвейер политических дел.

С этих слов — не в мой адрес — началось мое знакомство с окрестинскими порядками. Я стояла в «стакане» в ИВС — это комната метр на метр без сидячего места, ждала оформления и изучала надписи на стене. В углу кто-то нацарапал «Миру мир». Чуть в стороне была надпись «Господи, помилуй». А тем временем за железной дверью оформляли других задержанных.

Один из них попал в Окрестина, украв что-то по пьяни. В камере он попытался вскрыть себе вены. Это я поняла из диалога между ним и сотрудником, который занимался оформлением. Бедолага объяснил свой поступок жестоким обращением со стороны работников изолятора. «Ты здесь не для того, чтобы твои права соблюдали. Ты здесь, чтобы страдать», — ответил ему окрестоносец. И продолжил: мол, попади ты сюда в 2020, про права бы не заикался: «Ты знаешь, сколько человек мы тогда закопали под забором?». Затем пообещал: еще один такой выкрутас — и арестованный неделю будет лежать в позе ласточки.

В промежутках между угрозами этот же сотрудник дружелюбно отправлял коллег угоститься тортиком — это был его последний рабочий день перед пенсией после 30-летней службы.

Все помнят о жутких историях, которые происходили в 2020 году в Окрестина. Но политические камеры там не пустуют и сегодня. Через них прошли тысячи белорусов. Многие из них даже не ходили на протесты, жили свои маленькие жизни и никак не ожидали, что за ними придут. Среди моих сокамерниц были преподавательница музыки, микробиолог, архитектор, культуролог, айтишница, бизнес-аналитик, пенсионерка — все они далеко не были активистками.

Чаще всего «политическими» занимается ГУБОПиК — я бы назвала это аналогом нашего Центра Э, но они позволяют себе гораздо больше. Вот пример, как рождается очередное дело. Берут обычный районный чат. Скорее всего, его нашли, изучая телефон кого-то из ранее задержанных. Может, в 2020 в этом чате что-то политическое и писали, но сейчас там появляются лишь редкие сообщения: «посоветуйте мастера по маникюру» или «отдаем детское питание».

И вот, ранним утром к участникам этого чата вламываются с обысками. Тут же отбирают телефон, требуют пароль и начинают изучать содержимое. Переслал другу пост из запрещенного канала? Получай протокол за репост экстремистских материалов. Из-за личного сообщения! Девушка отправила своему парню публикацию из такого канала о курсах валют — никакой политики. Суд назначил ей 15 суток. Ему столько же — у него тоже нашли какое-то сообщение.

Сутки дают и за символику: БЧБ, «Погоня» и тп. Если раскопали фото с митинга — это уже уголовное дело. Ничего не нашли — тогда протокол о неповиновении милиции. Ну а что, зря что ли приходили, чтобы отпускать просто так? Это реальные истории женщин, с которыми я познакомилась.

К одной девушке милиция докопались на улице по неполитическому поводу. А потом милиционер взял ее телефон, потребовал разблокировать и залез в Телеграм. Там он увидел подписку на запрещенный канал. На нее составили протокол о неповиновении, получила 15 суток.

Собственно, телефоны — это основной источник поводов для преследования. Узнав это позже, я поняла, почему все так реагировали на отказ давать пароли. Там так не принято. Мне рассказали про девушку, которая не назвала какой-то пароль — просто не помнила. За это ее пытали шокером. Она не совсем рядовая задержанная, и, может, поэтому так жестко обошлись. А может, такие пытки применяют и к обычным арестантам, которые отказываются что-то сказать — этого я не знаю.

Часто задерживают сразу несколько человек: например, парня и девушку, которые живут вместе. Но одна из самых страшных историй, которые я видела — когда задержали целую семью. Я сидела в камере с дочерью известного беларуского педагога Евгения Ливянта. Его вместе с супругой задержали в конце прошлого года. К ним на суды приехали дочь Анна и ее муж. Задержали и их. Всем назначили сутки, затем родителям накинули еще суток. Было понятно, что все идет к уголовному делу: силовики заявили, что в 2020 году Ливянт «участвовал в перекрытии дорог» и «предпринял попытку захвата государственной власти», участвуя в Координационном совете.

В день, когда Аня Ливянт должна была выйти после суток, за ней пришли и перевели ее в ИВС — уголовное дело о перекрытии дорог из-за фото семьи с протестов. За день до моего выхода к нам поселили девушку, которая рассказала, что Аня уже ждет отправки в СИЗО — в свои 23 года.

А еще у ГУБОПиКа есть омерзительная практика — принудительно записывать покаянные видео и выкладывать их в своих помоечных каналах. Одна девушка рассказала, как «губоповцам» не понравился первый отснятый с ней вариант, и они спустя несколько дней решили его переснять. Она сначала пыталась отказаться, в ответ ей угрожали всякими издевательствами — например, раздеть догола.

Суды по админстративкам проходят прямо «на дому» — не выходя из ИВС. Под предлогом коронавируса заседания проходят по Скайпу (!). Обычно они занимают минут 10, людей заводят в маленькую комнатку со столом, стулом и ноутбуком. Остальные ждут своей очереди в коридоре, стоя лицом к стене и с руками за спиной несколько часов. Передвигаться по Окрестина можно только так — иначе получишь грубый окрик или даже удар.

На меня и вовсе не хватило кабинета, поэтому «суд» проходил прямо в коридоре ИВС на потеху конвоирам.

После того, как судья назначает сутки, тебя переводят из ИВС в ЦИП — центр изоляции правонарушителей. Там есть специальные камеры для «политических». И условия, и режим там отличается от обычных. В нашу маленькую двухместную камеру в основном набивали 15 человек. Эту цифру сотрудники Окрестина старались поддерживать: в таком составе вы еще не падаете в обмороки, но свободного места уже нет.

В камере была одна двухъярусная железная кровать. Ни матрасов, ни тем более подушек с одеялами. Кто-то умудряется спать на этой железяке —  если камера набита, то по двое на каждом ярусе. Из-за металлических перекладин на теле появляется куча синяков. Остальные спят на полу, впритык. Вместо подушки чаще всего под голову кладут ботинки.

Обязательная составляющая политической камеры — минимум двое неполитических арестованных: это задержанные за алкоголизм или люди без определенного места жительства. Однажды в нашей камере таких было сразу 5 из 15. У них могут быть вши, от них может неприятно пахнуть. В ИВС их часто приводят пьяными. Но до ЦИПа они обычно уже трезвеют.

Свет в камере горит круглосуточно. Днем нельзя лежать — только стоять или сидеть. При этом тем, кто не политический, в этой же камере можно лежать сколько угодно. Нельзя брать с собой никакие предметы и одежду кроме той, что на тебе. Даже куртку нельзя взять — вдруг ты постелишь ее на пол и тебе будет слишком комфортно. А ведь ты здесь, чтобы страдать. Никаких передачек нельзя, кроме лекарств. Но и лекарства могут передать только те, кто подтвердит документами родственную связь.

Туалет прямо в камере — можете представить себе, что это такое в условиях маленького помещения с кучей людей. Еще есть умывальник, который постоянно засоряется и который мы самостоятельно прочищали — просьбы вызвать сантехника игнорировали.

В душ не водят, шампуни, зубные пасты и щетки взять с собой в камеру не позволяют. Есть мыло и туалетная бумага, которые нужно несколько дней выпрашивать. Медсестра выдает по просьбе две прокладки в день. Вот и вся гигиена. В предпоследний день моего ареста к нам перевели женщину из обычной камеры — таким образом ее за что-то наказали. Они так и говорят: «Сейчас мы тебя в самую *** [хреновую] камеру посадим». И когда мы увидели зубную пасту, крем для рук, полотенце, книги и другие вещи — это все казалось непозволительной роскошью.

Отбой объявляют в 22:00, подъем — в 06:00. Ночью «политических» будят два раза: в 2:00 часа и в 4:00. Все должны встать и по очереди назвать ФИО. После этого можно спать до следующего подъёма. Также на Окрестина очень любят по ночам заселять новых людей или резко забирать кого-то из камеры и куда-то переводить. Такие ночные мероприятия, мягко говоря, производят впечатление.

Каждое утро — шмон. С руками за спиной вы выходите в коридор, становитесь лицом к стене, руки ставите на стену. Каждого осматривает сотрудница или сотрудник (в зависимости от того, женщины или мужчины сидят в камере). В это время в камере всё переворачивают вверх дном, постукивают стены кувалдами. Однажды такую кувалду беспечно забыли в нашей камере. Мы сразу заметили и протянули ее забывашкам. Ужас в глазах того, кто ее забыл, и выразительный взгляд дежурного красноречиво дали понять, что кое-кто получит люлей. 

В камере невыносимо душно, особенно когда закрыта кормушка на двери. Если удастся уговорить сотрудника ее открыть, становится полегче. А если получается попросить включить вентиляцию — это уже роскошь и день удался. Обычно же ЦИПовцы включают вентиляцию перед шмоном — чтобы самим не дышать спертым воздухом. После шмона сразу выключают — потому что, напомню, мы здесь для того, чтобы страдать. 

После нескольких дней начинают кашлять и температурить практически все. Да и как этого избежать в таком набитом людьми помещении без регулярной вентиляции? Можно себе представить, что это такое: сидеть с температурой в таких условиях, где ты даже прилечь не можешь. Но бывает и хуже. У одной женщины прямо в ЦИПе случился приступ аппендицита. Ей сделали операцию, а через пять дней уже завели к нам в камеру.

Окрестинский быт с вами разделяют клопы, вши, мокрицы. Кто-то приходится клопам не по вкусу, а другие с ног до головы покрыты укусами.

Но все это не самое страшное. Какой-никакой быт можно наладить даже в таких условиях. Можно научиться спать на железных перекладинах, чистить зубы активированным углём, можно найти общий язык с неполитическими сокамерницами — они оказываются безобидными женщинами со сломанной судьбой. Можно научиться дремать сидя, под разговоры, экономить воздух, спать со светом, не обращать внимания на насекомых. 

Самое страшное — то, что все эти 10, 13, 15 суток ареста ты не знаешь, выйдешь ли после них на свободу. Пока ты сидишь, в твоем телефоне продолжают копаться и искать новые поводы для протоколов. Найдут еще одно личное сообщение другу из запрещенного канала — лови еще сутки. Найдут фото с митинга — любое, хоть на тротуаре или на клумбе — это уже уголовное дело о перекрытии дорог. А еще с помощью твоего телефона могут найти себе новую жертву. Зайти через твой аккаунт на закрытую страницу друга, разглядеть там какой-нибудь пост — и придут уже за ним. Все эти примеры я видела лично.

Я на свободе, у себя дома, со мной ничего страшного не делали. А прямо сейчас в камерах в Окрестина сидят десятки людей, про которых никто не напишет, к которым не будет пытаться пробиться адвокат. Кто-то из них отбудет свои сутки и вернется домой. Кто-то проведёт там гораздо больше времени. А кто-то получит уголовное дело. Конвейер работает. 

Власть Лукашенко до сих пор не может простить беларусам протесты. «Может, ты думаешь, что мы забыли про 2020-й? Так вот. Мы не забыли», — заявил мне опер из уголовного розыска, приезжавший на Окрестина «поговорить». И мы не должны забывать — о том, что переживали и прямо сейчас переживают беларусы один на один с уродливой диктатурой.

Я приехала в Беларусь на два дня, а задержалась там на 15 суток. Я хотела посмотреть Минск, но вместо этого мне устроили экскурсию по Окрестина. И пусть я не увидела достопримечательности, зато я увидела будущее Беларуси. Сегодня оно сидит в Окрестина и Володарского или находится в изгнании. Но завтра эти люди будут строить новую свободную Беларусь. И для меня большая честь быть теперь знакомой с некоторыми из них.  

Жыве Беларусь!